Дом Евы [litres] - Садека Джонсон

– Господь дал, Господь и забрал. Благословенно будь имя Господне. Хорошей дороги, Руби.

Я даже не повернулась к ней, но губы мои беззвучно выговорили: «Отвалите, ваше преосвященство».

Она со скрежетом шин отъехала от тротуара. Я была свободна, но свобода ощущалась совсем не так, как я надеялась.

Я вернулась в Северную Филадельфию, на угол Двадцать девятой и Даймонд-стрит, и оказаться снова дома было очень странно. Пальцы у меня замерзли и затекли, потому что я крепко сжимала свои сумки на холодном вечернем ветру, который раздувал газетные страницы и гонял банки и обертки туда-сюда по улице. Поднимаясь на второй этаж, я почувствовала вонь из квартиры мистера Лероя. Интересно, сидит ли там сейчас отец Шимми, пьянствуя под предлогом сбора квартплаты? Разумеется, после этого я сразу вспомнила про Шимми, но, открывая дверь квартиры, загнала это воспоминание поглубже.

Старые полы тети Мари заскрипели у меня под ногами, и я увидела у двери десятицентовые монетки, завернутые в листки бумаги. Я подняла их с пола, положила на журнальный столик, чтобы тетя потом с ними разобралась, и рухнула на кушетку. Приятно было оказаться дома, среди тетиной разномастной мебели, и слушать, как капает вода из ее крана. Меня не беспокоил даже легкий запах газа от старой плиты, только слегка замаскированный ароматической смесью из вареной корицы. Такие привычные вещи меня скорее успокаивали.

Потом я наконец заставила себя подняться с кушетки и побрела в крошечную ванную комнату. Я переключила воду с крана на душ, и он выплюнул несколько капель, потом трубы задребезжали, вода полилась чуть активнее. Когда она нагрелась, я сняла лифчик и трусы и залезла в узкую ванну. Пар размыл стену, которую я построила внутри себя, и пока я мылась, пережитая мною боль скапливалась у моих ног, не желая утекать в канализацию.

Я плакала. Я плакала о Грейс, моей дочке, которая никогда не узнает моего имени, не вспомнит моего прикосновения. Она будет расти, не слыша моего голоса, не узнает, что я ее любила. Меня трясло от слез по моему навсегда изменившемуся телу, по всем девушкам, которых вынудили отказаться от своих детей.

Я плакала обо всех девушках – о тех, которые любили парней, сделавших им детей, о тех, кого затащили на заднее сиденье машины парни, которых они не сумели отпихнуть. Одна девушка даже рассказала шепотом, что ее изнасиловал старший брат. О ней я тоже плакала.

Я плакала о Кларе, о Лоретте, о Джорджии Мэй. И о Баблс – я надеялась, что у нее все в порядке, и плакала, потому что знала, что надежды недостаточно.

Когда у меня закончились силы, я обернула полотенцем свое отекшее тело, доплелась до гостиной и легла спать. Спала я неспокойно, сложив руки перед собой. Обнимая воспоминание о Грейс.

Утром, когда я проснулась, тетя Мари уже была дома. Я открыла опухшие глаза и увидела, как она сидит рядом, одетая в мешковатую футболку и комбинезон.

– Добро пожаловать домой, милая. – Перед ней на кухонном столе стояла чашка кофе и лежал открытый блокнот для ставок.

– Доброе утро.

– Как спалось?

– Нормально. – Было холодно. Плита, наверное, опять отключилась.

– Твоя мать интересовалась, как у тебя дела. И Нини тоже. Я сказала, что ты уехала в Вашингтон на стажировку. Так что лучше придумай, что будешь рассказывать: хоть Нини и слепая, но ее старые мозги работают как надо. – Тетя Мари усмехнулась, но не так жизнерадостно, как обычно. Она явно пыталась меня отвлечь от всего, что со мной случилось.

Тетя всегда хорошо умела считывать мое настроение, и сейчас она в несколько шагов пересекла комнату и прижала меня к себе. Я рухнула в ее мягкие объятия, и это было очень приятно.

– Все будет хорошо, милая. Ты правильно сделала.

Мы некоторое время так посидели – тетя поглаживала меня по спине, давая мне выплакаться.

– Я в норме, – сказала я.

Она чуть отодвинулась от меня.

– Ты уверена?

Потом тетя встала и налила себе еще кофе из кофейника на плите. Стоя ко мне спиной, она отодвинула самодельную шторку и полезла под раковину. Я видела, как дрожат тетины руки, пока она наливает ликер себе в кофе и несет чашку к губам.

Тетя Мари устроилась выступать еще и в новом клубе на Саут-стрит, и из-за работы в двух ночных заведениях сразу она вообще по ночам дома не бывала. Я дрейфовала по коридорам своей школы, чувствуя себя чужой здесь – во мне будто все онемело, все, что творилось вокруг, казалось очень далеким. Фотографии класса, памятные кольца, соперничество на баскетбольных матчах и планы на бал меня не волновали, и я в основном держалась сама по себе. В субботу я вернулась во «Взлет». Там народу стало меньше – количество участников сократили до шестерых самых способных, и когда я вошла в класс впервые за несколько месяцев, все повернулись и уставились на меня. Я застыла с книгами в руках – они прикрывали небольшой животик, который у меня до сих пор оставался.

Миссис Томас улыбнулась.

– Добро пожаловать обратно, мисс Пирсолл. Надеюсь, ваша престижная стажировка в Вашингтоне прошла удачно?

Я сглотнула.

– Да, это был потрясающий опыт. Я много узнала о… правительстве.

– Чудесно. В ближайшие недели я предоставлю вам шанс поделиться с нами вашим опытом. Сейчас мы работаем над написанием повествовательных эссе. Пожалуйста, садитесь и включайтесь в работу.

Я села на свободное место у окна, гадая, знала ли миссис Томас о том, где я была на самом деле. Если знала, то она ничем этого не выдала. После занятий я задержалась и сдала ей папку со всеми пропущенными заданиями.

Вечером я сидела за кухонным столом, ела тост, намазанный арахисовым маслом, и чередовала выполнение задания по физике с чтением «Их глаза смотрели на Бога» Зоры Нил Херстон. Литература и сложные математические уравнения хорошо отвлекали, как минимум на несколько часов.

Я склонилась над кухонным столом, читая, как Джейни жалуется своей бабушке, что хотела бы испытывать желание к своему мужу Логану, и тут в дверь постучали. Я подумала, что это к тете Мари, кто‐то из ее клиентов со ставками, и не стала отрываться от книги, но стук продолжался. Я встала и открыла дверь.

А там был Шимми.

Когда я увидела, как он стоит в коридоре и волосы у него назад зачесаны, дыхание мое участилось.

– Руби. – Он произнес мое имя так, будто его мечта наконец‐то сбылась. – Как ты?

Не успела я прийти в себя, как он притянул